Словно строфы — недели и дни в Ленинграде,
мне заглавья запомнить хотя б:
Прибыл крымский мускат...
На исходе пучки виноградин,
винный запах антоновок сытит октябрь.
Это строфы элегий,
желтеющих в библиотеках,
опадающих с выступов перистых од:
Льды идут на Кронштадт,
промерзают сибирские реки,
ледоколы готовятся в зимний поход.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Но такие горячие строки доверить кому нам?
Только руку протянешь —
обуглится, скорчится — шрам...
Говорю о стихе
однодневной Кантонской коммуны,
на газетах распластанной по вечерам.
Но сначала — Кантон. И народ, и кумач на просторе;
после РОСТА рыдающая на столбах.
А потом, леденя, в почерневшем свинцовом наборе
отливаются петли, и раны, и храп на губах.
А потом — митингуют, и двор заводской поднимает
на плечах, на бровях,
на мурашках ознобленных рук —
рис, и мясо, и кровли повстанцам Китая,
и протесты,
железом запахшие вдруг...
