В воскресенье, раньше литургии,
Раньше звона раннего, сидели
На скамье, под ветхой белой хатой,
Мать да сын - и на море глядели.
- Милый сын, прости старухе старой:
Расскажи ей, отчего скучаешь,
Головой, до времени чубарой,
Сумрачно и горестно качаешь?
Милый сын мой, в праздник люди кротки.
Небо ясно, горы в небе четки,
Синь залив, долины золотятся,
Сквозь весенний тонкий пар глядятся.
- Был я, мать, в темнице в Цареграде,
В кандалах холодных, на затворе,
За железной ржавою решеткой,
Да зато под ней шумело море.
Море пеной рассыпало гребни
По камням, на мелком сизом щебне,
И на щебне этом чьи-то дети,
Дети в красных фесочках, играли...
- Милый сын! Не дети: чертенята.
- Мать, молчи. Я чахну от печали.
В воскресенье, после литургии,
После полдня, к мужу подходила
Статная нарядная хозяйка,
Ласково за стол его просила.
Он сидел под солнцем, непокрытый.
Черный от загара и побритый,
Тер полою красного жупана
По горячей стали ятагана.
- Господин! Что вижу? Ты - в работе,
Двор не прибран, куры на омете,
Ослик бродит, кактус обгрызает,
Ян все утро с крыши не слезает.
Господин мой! Чем ты недоволен?
Ты ль не счастлив, не богат, не волен?
- Был, жена, я в пытках и на дыбе,
Восемь лет из плена видел воду,
Белый парус в светлых искрах зыби,
Голубые горы - и свободу...
- Господин! Свободу? Из темницы?
- Замолчи. Пират вольнее птицы.
_
В воскресенье божье, на закате
Было пусто в темной старой хате...
Кто добром разбойника помянет?
Как-то он на Страшный суд предстанет?
1906-1910
