Он вышел — зал взбесился...

Он вышел — зал взбесился. На мгновенье
Пришла в согласье инструментов рать.
Пал пианист на стул и мановенья
Волшебной трости начал ожидать.

Два первых ряда отделяли ленты —
Для свиты, для вельмож, для короля.
Лениво пререкались инструменты,
За первой скрипкой повторяя: "ля".

Настраивались нехотя и хитро,
Друг друга зная издавна до йот.
Поскрипывали старые пюпитры,
На плечи принимая груды нот.

Стоял рояль на возвышенье в центре,
Как чёрный раб, покорный злой судьбе.
Он знал, что будет главным на концерте,
Он взгляды всех приковывал к себе.

И, смутно отражаясь в чёрном теле,
Как два соглядатая, изнутри,
Из чёрной лакированной панели
Следили за маэстро фонари.

В холодном чреве вены струн набухли —
В них звук томился, пауза долга...
И взмыла вверх рояля крышка — будто
Танцовщица разделась донага.

Рука маэстро над землёй застыла,
И пианист подавленно притих.
Клавиатура пальцы ощутила
И поддалась настойчивости их.

Минор мажору портил настроенье,
А тот его упрямо повышал.
Басовый ключ, спасая положенье,
Гармониями ссору заглушал,

У нот шёл спор о смысле интервала,
И вот одноголосия жрецы
Кричали: "В унисоне все начала!
В октаве все начала и концы!"

И возмущались грубые бемоли,
Негодовал изломанный диез:
Зачем, зачем вульгарные триоли
Врываются в изящный экосез!

Низы стремились выбиться в икары,
В верха — их вечно манит высота, 
Но мудрые и трезвые бекары
Всех возвращали на свои места.

Склоняясь к пульту, как к военным картам,
Войсками дирижёр повелевал,
Своим резервам — терциям и квартам —
Смертельные приказы отдавал.

И чёрный лак потрескался от боли,
Взвились смычки штыками над толпой
И, не жалея сил и канифоли,
Осуществили смычку со струной.

Тонули мягко клавиши вселенной,
Решив, что их ласкают, а не бьют.
Подумать только: для ленивой левой
Шопен писал Двенадцатый этюд!

Тончали струны под смычком, дымились,
Медь плавилась на сомкнутых губах.
Ударные на мир ожесточились —
У них в руках звучал жестоко Бах.

Уже над грифом пальцы коченели,
На чьей-то деке трещина, как нить:
Так много звука из виолончели
Отверстия не в силах пропустить.

Как кулаки в сумбурной дикой драке,
Взлетали вверх манжеты в темноте,
Какие-то таинственные знаки
Концы смычков чертили в пустоте.

И, зубы клавиш обнажив в улыбке,
Рояль смотрел, как он его терзал.
И слёзы пролились из первой скрипки
И незаметно затопили зал.

Рояль терпел побои, лез из кожи, 
Звучала в нём, дрожала в нём мольба,
Но господин, не замечая дрожи,
Красиво мучил чёрного раба.

Вот разошлись смычковые — картинно
Виновников маэстро наказал,
И с пятой вольты слив всех воедино,
Он продолжал нашествие на зал.
1972