Палач

Когда я об стену разбил лицо и члены
И всё, что только было можно, произнёс,
Вдруг сзади тихое шептанье раздалось:
"Я умоляю вас, пока не трожьте вены.

При ваших нервах и при вашей худобе
Не лучше ль чаю? Или огненный напиток?
Чем учинять членовредительство себе,
Оставьте что-нибудь нетронутым для пыток". 

     Он сказал мне: "Приляг,
     Успокойся, не плачь".
     Он сказал: "Я не враг —
     Я твой верный палач.

     Уж не за полночь — за три,
     Давай отдохнём.
     Нам ведь всё-таки завтра
     Работать вдвоём". —

"Чем чёрт не шутит, что ж, хлебну, пожалуй, чаю,
Раз дело приняло приятный оборот,
Но ненавижу я весь ваш палачий род —
Я в рот не брал вина за вас, и не желаю!" 

Он попросил: "Не трожьте грязное бельё.
Я сам к палачеству пристрастья не питаю.
Но вы войдите в положение моё —
Я здесь на службе состою, я здесь пытаю,

     Молчаливо, прости,
     Счёт веду головам.
     Ваш удел — не ахти,
     Но завидую вам.

     Право, я не шучу,
     Я смотрю делово:
     Говори что хочу,
     Обзывай хоть кого". 

Он был обсыпан белой перхотью, как содой,
Он говорил, сморкаясь в старое пальто:
"Приговорённый обладает, как никто,
Свободой слова, то есть подлинной свободой".

И я избавился от острой неприязни
И посочувствовал дурной его судьбе.
Спросил он: "Как ведёте вы себя на казни?"
И я ответил: "Вероятно, так себе...

     Ах, прощенья прошу,
     Важно знать палачу,
     Что, когда я вишу,
     Я ногами сучу.

     Да у плахи сперва
     Хорошо б подмели,
     Чтоб, упавши, глава
     Не валялась в пыли".

Чай закипел, положен сахар по две ложки.
"Спасибо!" — "Что вы? Не извольте возражать!
Вам скрутят ноги, чтоб сученья избежать,
А грязи нет — у нас ковровые дорожки".

Ах, да неужто ли подобное возможно!
От умиленья я всплакнул и лёг ничком.
Потрогав шею мне легко и осторожно,
Он одобрительно поцокал языком.

     Он шепнул: "Ни гугу!
     Здесь кругом стукачи.
     Чем смогу — помогу,
     Только ты не молчи.

     Стану ноги пилить —
     Можешь ересь болтать,
     Чтобы казнь отдалить,
     Буду дольше пытать..."

Не ночь пред казнью, а души отдохновенье!
А я — уже дождаться утра не могу,
Когда он станет жечь меня и гнуть в дугу,
Я крикну весело: "Остановись, мгновенье!"

"...И можно музыку заказывать при этом,
Чтоб стоны с воплями остались на губах..."
Я, признаюсь, питаю слабость к менуэтам,
Но есть в коллекции у них и Оффенбах.

     "...Будет больно — поплачь,
     Если невмоготу", —
     Намекнул мне палач.
     Хорошо, я учту.

     Подбодрил меня он,
     Правда сам загрустил —
     Помнят тех, кто казнён,
     А не тех, кто казнил.

Развлёк меня про гильотину анекдотом,
Назвав её карикатурой на топор:
"Как много миру дал голов французский двор!.."
И посочувствовал наивным гугенотам.

Жалел о том, что кол в России упразднён,
Был оживлён и сыпал датами привычно,
Он знал доподлинно, кто, где и как казнён,
И горевал о тех, над кем работал лично.

     "Раньше, — он говорил, —
     Я дровишки рубил,
     Я и стриг, я и брил,
     И с ружьишком ходил.

     Тратил пыл в пустоту
     И губил свой талант,
     А на этом посту
     Повернулось на лад".

Некстати вспомнил дату смерти Пугачёва,
Рубил — должно быть, для наглядности — рукой.
А в то же время знать не знал, кто он такой, —
Невелико образованье палачёво.

Парок над чаем тонкой змейкой извивался,
Он дул на воду, грея руки о стекло.
Об инквизиции с почтеньем отозвался
И об опричниках — особенно тепло.

     Мы гоняли чаи,
     Вдруг палач зарыдал —
     Дескать, жертвы мои
     Все идут на скандал.

     "Ах вы, тяжкие дни,
     Палачёва стерня.
     Ну за что же они
     Ненавидят меня?"

Он мне поведал назначенье инструментов.
Всё так не страшно — и палач как добрый врач.
"Но на работе до поры всё это прячь,
Чтоб понапрасну не нервировать клиентов.

Бывает, только его в чувство приведёшь, 
Водой окатишь и поставишь Оффенбаха, 
А он примерится, когда ты подойдёшь,
Возьмет и плюнет — и испорчена рубаха".

     Накричали речей
     Мы за клан палачей.
     Мы за всех палачей
     Пили чай — чай ничей.

     Я совсем обалдел,
     Чуть не лопнул, крича.
     Я орал: "Кто посмел
     Обижать палача!.."

Смежила веки мне предсмертная усталость.
Уже светало, наше время истекло.
Но мне хотя бы перед смертью повезло —
Такую ночь провёл, не каждому досталось!

Он пожелал мне доброй ночи на прощанье,
Согнал назойливую муху мне с плеча...
Как жаль, недолго мне хранить воспоминанье
И образ доброго чудного палача. 
1977