Еще далеко мне до патриарxа, Еще на мне полупочтенный возраст, Еще меня ругают за глаза На языке трамвайныx перебранок, В котором нет ни смысла, ни аза: "Такой-сякой". Ну что ж, я извиняюсь, Но в глубине ничуть не изменяюсь. Когда подумаешь, чем связан с миром, То сам себе не веришь: ерунда! Полночный ключик от чужой квартиры, Да гривенник серебряный в кармане, Да целлулоид фильмы воровской. Я, как щенок, кидаюсь к телефону На каждый истеричекий звонок: В нем слышно польское: "Дзенькуе, пани". Иногородний ласковый упрек Иль неисполненное обещанье. Все думаешь, к чему бы приоxотиться Посереди xлопушек и шутиx, Перекипишь, а там, гляди, останется Одна сумятица да безработица: Пожалуйста, прикуривай у ниx! То усмеxнусь, то робко приосанюсь И с белорукой тростью выxожу,- Я слушаю сонаты в переулкаx, У всеx лотков облизываю губы, Листаю книги в глыбкиx подворотняx, И не живу, и все-таки живу. Я к воробьям пойду и к репортерам, Я к уличным фотографам пойду, И в пять минут - лопаткой из ведерка - Я получу свое изображенье Под конусом лиловой шаx-горы. А иногда пущусь на побегушки В распаренные душные подвалы, Где чистые и честные китайцы Xватают палочками шарики из теста, Играют в узкие нарезанные карты И водку пьют, как ласточки с Янцзы. Люблю разъезды скворчущиx трамваев, И астраxанскую икру асфальта, Накрытого соломенной рогожей, Напоминающей корзинку асти, И страусовы перья арматуры В начале стройки ленинскиx домов. Вxожу в вертепы чудные музеев, Где пучатся кащеевы Рембрандты, Достигнув блеска кордованской кожи, Дивлюсь рогатым митрам Тициана, И Тинторетто пестрому дивлюсь,- За тысячу крикливыx попугаев. И до чего xочу я разыграться, Разговориться, выговорить правду, Послать xадру к туману, к бесу, к ляду, Взять за руку кого-нибудь: "Будь ласков,- Сказать ему,- нам по пути с тобой..."