На смерть А. Блока


          На смерть А. Блока


        I

     За туманами плыли туманы,
     за луной расцветала луна...
     Воспевал он лазурные страны,
     где поет неземная весна.

     И в туманах Прекрасная Дама
     проплывала, звала вдалеке,
     словно звон отдаленного храма,
     словно лунная зыбь на реке.

     Узнавал он ее в трепетанье
     розоватых вечерних теней
     и в метелях, смятенье, молчанье
     чародейной отчизны своей.

     Он любил ее гордо и нежно,
     к ней тянулся он, строен и строг,-
     но ладони ее белоснежной
     бледный рыцарь коснуться не мог...

     Слишком сумрачна, слишком коварна
     одичалая стала земля,
     и, склонившись на щит лучезарный,
     оглянул он пустые поля.

     И обманут мечтой несказанной
     и холодною мглой окружен,
     он растаял, как месяц туманный,
     как далекий молитвенный звон.

        II

     Пушкин - радуга по всей земле,
     Лермонтов - путь млечный над горами,
     Тютчев - ключ, струящийся во мгле,
     Фет - румяный луч во храме.

     Все они, уплывшие от нас
     в рай, благоухающий широко,
     собрались, чтоб встретить в должный час
     душу Александра Блока.

     Выйдет он из спутанных цветов,
     из ладьи, на белые ступени...
     Подойдут божественных певцов
     взволновавшиеся тени.

     Пушкин - выпуклый и пышный свет,
     Лермонтов - в венке из звезд прекрасных,
     Тютчев - веющий росой, и Фет,
     в ризе тонкой, в розах красных.

     Подойдут с приветствием к нему,
     возликуют, брата принимая
     в мягкую цветную полутьму
     вечно дышащего мая.

     И войдет таинственный их брат,
     перешедший вьюги и трясины,
     в те сады, где в зелени стоят
     Серафимы, как павлины.

     Сядет он в тени ветвей живых,
     в трепетно-лазоревых одеждах,
     запоет о сбывшихся святых
     сновиденьях и надеждах.

     И о солнце Пушкин запоет,
     Лермонтов - о звездах над горами,
     Тютчев - о сверканьи звонких вод,
     Фет - о розах в вечном храме.

     И средь них прославит жданный друг
     ширь весны нездешней, безмятежной,
     и такой прольется свет вокруг,
     будут петь они так нежно,

     так безмерно нежно, что и мы,
     в эти годы горестей и гнева,
     может быть, услышим из тюрьмы
     отзвук тайный их напева.